«100 лет, которые потрясли мир».
Международная лаборатория Театра Поколений к 100-летию Октябрьской революции (6–15 ноября).
Комиссары: Данила Корогодский (режиссер, Театр поколений), Эберхард Келер (режиссер, Берлин, Германия), Кристофер Барекка (режиссер, сценограф, Лос-Анджелес, США), Хеннинг Бохерт (драматург, переводчик, актер, Берлин, Германия), Юля Духовны (режиссер, актриса, Лос-Анджелес, США), Артём Томилов (режиссер, актер, драматург, Театр поколений), Валентин Левицкий (режиссер, актер, Театр поколений).
http://ptj.spb.ru/blog/reyali-vixri-svobody/
ТАТА БОЕВА
РЕЯЛИ ВИХРИ СВОБОДЫ
«100 лет, которые потрясли мир».
Международная лаборатория Театра Поколений к 100-летию Октябрьской революции (6–15 ноября).
Комиссары: Данила Корогодский (режиссер, Театр поколений), Эберхард Келер (режиссер, Берлин, Германия), Кристофер Барекка (режиссер, сценограф, Лос-Анджелес, США), Хеннинг Бохерт (драматург, переводчик, актер, Берлин, Германия), Юля Духовны (режиссер, актриса, Лос-Анджелес, США), Артём Томилов (режиссер, актер, драматург, Театр поколений), Валентин Левицкий (режиссер, актер, Театр поколений).
Есть такое упражнение для пишущих людей, называется «свободное письмо». Помогает перестать бояться белого листа, первой фразы, избавиться еще от десятка проблем, хорошо знакомых тем, кто пишет не по вдохновению. Нет темы, объема, формата, часто даже результат обнародовать необязательно. Условие одно — сходу начать писать в течение определенного времени. Все. Тебя просто оставляют на 3, 5, 10 минут наедине с собой, мыслями, идеями или их отсутствием, ручкой и бумагой. И это только кажется слишком страшным и расплывчатым. Почему-то именно в таком положении внезапно выясняется, что есть и идеи, и мнение, и слова давно были, просто лежали где-то в дальнем углу и ленились показаться.
Десятидневная лаборатория, затеянная большой командой, условно соотносящейся с Театром Поколений, оказалась таким же сценическим «свободным письмом», правда — на конкретную и многосоставную тему. 100 лет назад произошла вторая из русских революций 1917 года, кардинально изменившая жизнь всех — или только современников? Имеет ли Октябрь отношение к нам сегодняшним, которые сами его никак не застали, а знают только понаслышке? Наконец, готовы ли мы ответить, чем были те дни: ужасом, разрушением прекрасного устоявшегося мира, необходимостью, победой справедливости? И достаточна ли дистанция длиною в век для того, чтобы подводить итоги? Вопросы, слишком неподъемные для обстоятельного размышления, здесь решались буквально на ходу, на коленке, быстрыми запальчивыми репликами.
Перед каждым показом звучало напоминание: все, что вы увидите, было сделано в течение дня и не готовилось специально. И в этом месте хочется поставить памятник всей команде, ежедневно собиравшей полноценный (несмотря на предупреждения, что это всего лишь наброски, даже не репетиции) двухчасовой спектакль максимум часов за шесть. Закреплены только темы размышлений и пространство, в которое нужно вписать результат. Как если бы вам вместо обычного листа бумаги выдавали страницу с узором, в который надо вписать слова. Заголовки каждого вечера — «Карнавал», «Дискотека», «Театр», «Космос», «Стена», «Черный квадрат», «Крест», «Жертва», «Тупик», «Белое ничто» — почти до самого финала лаборатории казались случайно выбранными. Как будто способ высказывания подыскивался наощупь. Попробуем танцевать, медитировать или быть серьезными и печальными, а там посмотрим, что лучше подойдет. И лишь к восьмому или девятому показу стало проясняться, что все, кто участвовал в действии, прошли полный путь, примерили на себя метасудьбу революционеров. И начали, как водится, за здравие — погружением в «Карнавал революции», подвальные нелегальные сходки, мечты о построении нового пути. Долго шли, встречали на пути вождей, художников, менявших пространство вместе с официальной властью. А закончили тихими, строгими поминками — слишком много оказалось тех, кто не доехал.
Происходящее напоминало вихрь. Все меняется, бесконечно и хаотически движется, ты попадаешь на недолгое время в историю, чтобы выпасть из нее так же внезапно. Череда героев, смешных, каких-то изначально покореженных — сколько их было. Некоторые мелькали единожды, как эзотерик от истории Сергея Мардаря, уверенный коренастый мужик, влетевший в задумчивость «Жертвы революции» с длинным рассказом об энергиях, центрах силы, притяжениях истории и результатах «некоторых исследований, разговоров с силовиками и священнослужителями» (заразительнейший поток актерства и прекрасного в своей узнаваемости и беспощадности бреда о связи всего со всем). Некоторые занимали важное место в отдельно взятом эпизоде. Так, например, размышления о восприятии 1917 года потомками в «Тупике» были разбавлены комическими приключениями странной пары. В черном кубе с реалистичной до дрожи куклой лежащего вождя пролетариата то и дело возникали современные несоветские люди — очарованность ленинизмом довела до попыток провести романтическое свидание в Мавзолее и заняться сексом при Ильиче (смесь фарса и фильма ужасов с походами по кладбищам и открыванием всегда не той двери). А лучшим резюме всеобщей судьбы стали два гастарбайтера в исполнении Игоря Устиновича и Романа Хузина, прошедшие через все части. Их вариации — захват квартиры «проклятого капиталиста», не отдающего деньги за работу, встреча с инопланетянами-марксистами, доставка пиццы в могилу загостившегося на Волковском кладбище Ленина — на первый взгляд не связаны ни с революцией, ни с тем, что было после нее. Всего лишь длинные вставки, пустоты и остановки действия, лирические отступления. Так, казалось, это выглядело внутри каждого вечера. Но собирая истории вместе, понимаешь, что эти люди, которых болтает где-то между миров — между метрополией — Россией и колониями — бывшими республиками, между нелегальной работой и роскошью своих заказчиков, — всей своей жизнью подводят итог появления и распада СССР, его влияния. Не будь Октября, не будь 1922 года, «союза нерушимого», кто знает, где и кем были бы эти оборванные потомки Чингисхана.
Как театральный механизм «100 лет» — это десятки микрособытий, соединенных монтажным наложением. Внутри часто ловишь себя на мысли, что нет, нет и не может быть связи между этими элементами: то какие-то рожающие бабы, то изобретение-обретение красного знамени в каком-то параллельном пространстве, то встреча мумии Ленина с Зиновием Корогодским. Каждый день получал собственный уникальный механизм или основной ход, многие проще показать, заново воспроизвести, чем описать словами. Как и в целом само переживание лаборатории — ее длительности, дыхания, пиков и спадов. Вот нежное свечение «Космоса Революции», множество самых обыкновенных лампочек (Ильича!), которые свисают с потолка на кабелях разной длины. Вроде бы простенько, но голову никак не покидает эта картинка: шарики света в полумраке, подсвеченные ими лица артистов, и отдельно — гастарбайтеры Устиновича и Хузина то ли чинят свет в подъезде, то ли забрели в глубины мироздания. Вот разломанность «Жертвы революции» (и ведь не поймешь по хитрому падежу, то ли кто-то раздавлен, то ли торжественно поднесен мощному потоку перемен): сначала выставка, потом, как второй акт и развитие, спектакль. Первое даже точнее бьет. Тебя встречает размалеванный болванчик, при близком рассмотрении оказывающийся девушкой в грубо намалеванной маске Сталина. В спектакле это существо будет неторопливо, с толком класть в горячий чай алых солдатиков и с наслаждением помешивать варево. Рядом неподвижные молодые люди, смотрят, не моргая, иногда толкают друг друга — не дали досмотреть, подхватили и повели смотреть какую-то коробку. В ней маленькая печальная фигурка из картона, напоминающая Блока. В воздухе «Времена года» Вивальди, рядом линии колючей проволоки, и двое мужчин демонстрируют удивительный аттракцион: доска-качели и веревка с петлями. Подходите, попробуйте. Да, веревку на шею и немного затянуть, качаться так, чтобы не удушить партнера. Развивает баланс и умение вовремя подвинуться. А после — пересказ страшных немецких сказок и сказки современные, эзотерика истории.
Все — набросок, быстрые штрихи, иногда точные, иногда промах. И все складывается в одну корзинку, содержание которой можно оценить, наверно, только по окончании опыта. В день под названием «Космос» прозвучало определение «революция — это эксперимент». И «100 дней» в этом свете — революция: цикл проб, поиск ходов и решений, изучение объекта вслепую, на слух и наощупь. Здесь не случилось ответов, кроме, разве что, сформулированного одним из руководителей лаборатории, Данилой Корогодским: мы все советские, если бы не это, нас бы могло не быть. Не было осуждения — ведь те, кто запустили процесс, были идеалистами. Не было жалости — хотя звучали голоса частных людей, несколько вечеров читались истории, связанные с революцией, семейные перипетии или личное переживание феномена. Не было фанатичного обожания — слишком смешно оно, когда известен результат. Единственное, что сформулировалось и закрепилось, так это мысль о том, что искусству по пути с революцией. Не с кровавыми реками, не с жертвами, а с коренным переломом, лежащим в ее основании. Не зря один из эпизодов был назван «Черный квадрат»: обнуление, точка иного пути. И именно этот день полностью был отдан голосам отдельных людей: искусство про человека, про историю, про желание слушать и слышать.
Наверно поэтому в заключительный день произошел отказ от театра и переход к коллективному действию, соприсутствию хеппенинга. Вместо итога, речей звучала тишина: «Белое ничто» оказалось поминками, строгим бесслезным ритуалом. Полутьма, замкнутое пространство выстроенного куба, зрители, сидящие на полу среди белых чайных свечей. Тихо и сосредоточенно двигаются артисты — полностью в белом. Чинные 50 грамм с простым хлебом, выпитые одновременно незнакомыми людьми. Наконец, долгое молчаливое стояние в кругу, по которому медленно путешествует нечто. Оно сыпется и бережно передается в сложенные чашечкой ладони. При близком рассмотрении оказалось — горсть алых гвоздей. Вот и вся революция: собраться вместе, чтобы делиться чем-то хрупким и ранящим.
После финального показа на полу осталась надпись, сделанная Данилой Корогодским: «Мы не безнадежные идиоты истории, которые неспособны взять свою судьбу в собственные руки. Мы способны сотворить мир, которого не было, — мир без войн, мир без голода, мир людей…». Фрагмент интервью немецкого активиста студенческого движения Руди Дучке с выделенными крупно последними словами, наверно, лучше всего собирает все смыслы лаборатории. Самостоятельность и перемены (лишь) в интересах частных людей — если бы только 1917-й удержался в этих зыбких границах.
Фото — А. Сухинин.
